|
You Are Not Alone: Michael, Through a Brother's Eyes
| |
| ната | Дата: Пятница, 19.04.2013, 15:26 | Сообщение # 71 |
Новосибирск
| morinen
В то лето Майкл получил пакет документов, который, по его словам, все объяснял. Я сам никогда не видел этих документов, поэтому не знаю, что в них было, но Майкл поделился своим открытием с Рэнди, и тот привел с собой группу советчиков, чтобы во всем разобраться. Эти документы убедили Майкла в том, что определенные лица замышляли против него план: они хотели заставить адвокатов, поставщиков и кредиторов подать иски, которые подтолкнули бы моего брата к вынужденному банкротству. Майкл немедленно велел своей новой команде юристов изучить ситуацию и выяснить, что можно предпринять. Также он хотел направить эти документы генеральному прокурору США. Его команда подготовила заявление: «На основании череды событий, отразившихся на личной и профессиональной жизни Майкла в последние годы, он давно начал подозревать некоторых людей, которым доверял действовать от своего имени». Я не знаю, что стало с теми документами потом – после смерти Майкла многие вещи просто исчезли.
Майкл доверял все меньшему числу людей, но был один человек, которому он верил как другу – этот человек потихоньку неофициально советовал ему с самого 2000-2001 года. Однако со временем в результате двух инцидентов Майкл начал сомневаться в преданности этого человека. Первый инцидент случился на частном мероприятии, когда этот человек вдруг попросил Майкла станцевать. Майкл усмехнулся, подумав, что это шутка. «Нет, Майкл, я хочу, чтобы ты станцевал для моих друзей», - настаивал этот человек. Майкл не забыл совет, который дал ему однажды Фред Астер: «Помни, что ты не дрессированная обезьяна. Ты – артист. Ты танцуешь только для себя, и ни для кого больше». «Я не в настроении танцевать, - сказал Майкл. – Но спасибо, что попросил». Выразил свою позицию. Взял изъян на заметку.
Неизменно доверчивый, мой брат продолжил общаться с этим другом, и даже часто гостил у того дома. Но Майкл никогда не спал крепко по ночам… и по-прежнему любил шпионить. И вот однажды ночью, будучи не в силах заснуть, он пошел прогуляться и подслушал, как хозяин дома говорит о нем с кем-то по телефону. По мере развития разговора стало понятно, что человек на другом конце провода был влиятельным начальником в Sony. Это было году в 2002-2003 – как раз во время войны, объявленной Майклом против таких людей, как Томми Моттола. Майкл делился с хозяином дома всеми опасениями по поводу своего окружения, всеми своими мыслями и планами. Ему казалось, что этот человек заслуживал доверия. Но услышав этот тайный ночной разговор, он вдруг понял, что его «союзник» поддерживал дружбу с высшими эшелонами в Sony. Майкл встревожился, услышав неблагоприятные для себя вещи, но ничего не сказал. На следующий день он собрал вещи и уехал, оставив хозяина в недоумении по поводу своего столь скорого отбытия.
И снова братья почувствовали необходимость защитить Майкла. Он уже с трудом доверял собственной тени, но все, что мы могли сделать, - это привести новых людей, которые предлагали ему другую стратегию для приведения его жизни в порядок. К 2007 году он находился на краю в финансовой черной дыры, которая могла стоить ему всего состояния. Часы над его имуществом громко тикали.
Но сам Майкл, вероятно, их не слышал, потому что его голова была занята шумом, касавшимся личной безопасности. В этот период во время каждого визита в Нью-Йорк, а иногда и в другие города, он незаметно носил под одеждой бронежилет. Он не афишировал этого и, наверное, просто чувствовал себя в нем спокойнее. Вот настолько он был встревожен.
«Волшебник страны Оз» и «Вилли Вонка и шоколадная фабрика» были двумя самыми любимыми фильмами Майкла. Через сеть своих друзей-продюсеров он прослышал, что Warner Bros. собирается адаптировать книгу Роальда Даля, и отчаянно захотел сыграть Вилли Вонку в новой экранизации – которая потом вышла под названием «Чарли и шоколадная фабрика». Однако события 2003 года поставили крест на всех его планах, и роль, которую он называл «ролью своей мечты», досталась Джонни Деппу.
Теперь, в 2007 году, Майкл ухватился за возможность воссоздать Изумрудный город из «Волшебника страны Оз» в виде комплекса развлечений и отдыха.
Хрустальный город был задуман как наше с Майклом собственное королевство отдыха, на бумаге включавшее тематический парк Неверленд и академию сценического мастерства имени Джексонов. У нас состоялось четыре совещания, на которых мы дали волю воображению. План заключался в том, чтобы построить город на Ближнем Востоке, на возделанном участке земли посреди океана. Там была бы копия улицы Родео Драйв, расположенная на берегу канала с гондолами в венецианском стиле, были бы поместья и кварталы в стиле Бель-Эйр, торговый центр в форме осьминога, технологический пассаж, гольф-корт на 18 лунок, амфитеатр для концертов, пристань для яхт и монорельсовая дорога, соединяющая все объекты. «И мы можем устраивать парад Хрустального Города, как в Диснее! - мечтал Майкл. – И потрясающее световое шоу по ночам – каждую ночь!» Он хотел разместить на крыше каждого из четырнадцати отелей по гигантскому кристаллу, чтобы во время светового шоу каждый из кристаллов отражал луч света в следующий, соединяя таким образом все отели в световую паутину, сияющую над городом. Но на то, чтобы осуществить эту мечту, у нас не было денег.
Поэтому когда в декабре 2007 года я оказался в Габоне, в Африке, в составе делегации бизнесменов, я выпустил усики и нащупал нужный контакт: мой друг-архитектор упомянул «доктора», который «знал многих людей» и жил в районе Брентвуд в Лос-Анджелесе. Надо было приехать в Габон, чтобы там мне порекомендовали человека, жившего в моем старом районе! Но так уж бывает в жизни. «Его зовут доктор Томе-Томе, - сказал архитектор. – Я вас познакомлю».
Прямолинейный, бескомпромиссный, бесцеремонный ливанец, доктор Томе-Томе был далек от обходительного бизнесмена и свою докторскую степень получил определенно не в академии изящных искусств. Но когда мы с женой Халимой посетили его дом в марте 2008 года, он был учтив и всем своим видом подтверждал восторженные рекомендации, которые мне о нем дали. Сначала, казалось, он стремился нас впечатлить: показывал нам старые военные фотографии и альбомы, на которых пел во времена молодости. Но вскоре мы уже перешли к разговору о делах и Хрустальном городе. Я намеренно не упоминал имени Майкла, так как сначала хотел посмотреть, увидит ли он ценность в самом проекте.
За следующие две недели между нами состоялись четыре встречи, и Томе-Томе, казалось, был искренне заинтересован в том, чтобы воплотить проект в жизнь. Он обратился к своим знакомым на Ближнем Востоке в поисках консорциума богатых нефтяников-инвесторов, готовых вложить в дело 6 миллиардов долларов, и обещал докладывать мне, как идут дела.
Ни с того ни с сего пришла новость, что кредитор собирается лишить Майкла права выкупа закладной за Неверленд на сумму 23 миллиона, поскольку брат задолжал по платежам. От мысли о том, что ранчо находится под угрозой, мне стало плохо. Я смотрел репортажи об этом по телевизору, читал статьи об этом в газетах и наконец сказал своей жене Халиме: «Только через мой труп эти банкиры продадут Неверленд!»
Казалось, что единственным способом спасти ранчо для Майкла было продать его 500-миллионную долю в музыкальном каталоге. Мой разум работал лихорадочно, переживая за вопросы, которые я не в состоянии был контролировать. И вдруг в моей голове возникла спасительная мысль: доктор Томе-Томе! Халима выразила неуверенность: «Но ты же едва знаешь его…» - «А какие еще варианты у нас сейчас есть?» - спросил я. Если Томе-Томе мог вывести меня на людей большого богатства для создания такого масштабного проекта, как Хрустальный город, то уж спасение Неверленда наверняка обойдется ему в сущие копейки. Я позвонил нашему новому другу, и 13 апреля 2008 года мы встретились у него дома. Я пока не сказал Майклу о том, что происходило, потому что сначала хотел провести переговоры сам.
Приехав к Томе-Томе, я обрисовал ему сложность ситуации моего брата и рассказал о его подозрениях относительно долга. «Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы помочь?» - спросил я. Томе-Томе взял в руки деловой журнал. На обложке был изображен почтенный лысый джентльмен лет шестидесяти с густыми бровями. «Вот этот человек».
«А он согласится?» - засомневался я. «Я за этим прослежу», - ответил Томе-Томе с уверенностью, истоки которой мне не нужно было понимать. Все, что мне нужно было знать, это что Том Баррак, ливанец, председатель инвестиционной фирмы Colony Capital, контролировавшей активы на сумму приблизительно в 40 миллионов, был у него в записной книжке (рядом с директорами Miramax и сетей отелей Hilton, Fairmont и Raffles). Как серьезный игрок на рынке, Баррак казался идеальным кандидатом для спасения ситуации.
Когда несколько дней спустя пришел ответ, что Баррак заинтересован во встрече, я запрыгнул в машину и направился прямиком в Вегас, где Майкл теперь снимал временный дом. К сожалению, как было заведено в окружении моего брата, его охранники из Нации Ислама не впустили меня, когда я приехал. «Погодите-ка, - возмутился я в домофон на воротах. – Благодаря мне вы получили эту работу, а теперь будете указывать мне, когда я могу, а когда не могу его видеть?!» - «Его здесь нет, Джермейн», - ответил голос. Щелк.
Решив не отступать, я заселился в отель MGM и в тот день еще три раза ходил к дому Майкла. Все три раза меня заворачивали назад. Я чувствовал себя, будто навязчивый поклонник. В конце концов я потерял терпение и позвонил маме, которая позвонила няне Грейс… и после этого электрические ворота открылись. Какой-то охранник в костюме и с рацией сказал мне, что у меня «двадцать минут и ни минутой больше», потому что Майкл собирается ехать в магазин. Пока я ждал внизу в прихожей, я заглянул в гостиную. Она была полна складских ящиков и коробок. Все в этом новом месте казалось необжитым.
Майкл, улыбаясь, спустился по лестнице, и мы обнялись. Как обычно, когда я – или кто-либо из членов семьи – пробивал искусственную броню, выстроенную его командой, общение между нами протекало легко, как в старые добрые времена. Я рассказал брату о том, как его люди со мной разговаривали. Он в ответ наклонился ко мне и прошептал: «Тут каждый считает, что управляет ситуацией, – но скоро все изменится». Я не поверил ему – он твердил о том, что сменит персонал, еще со времен лондонской церемонии World Music Awards 2007 года. Я перешел прямо к причине своего визита – и вот тогда 20-минутный интервал, выделенный мне охраной, растянулся на часы. Когда я описал финансовые перспективы, открывавшиеся с приходом Тома Баррака, Майкл обалдел. Моя сестра Ла Тойя с тех пор сетовала, что не смогла «защитить» Майкла от таких людей как Томе-Томе, но знай она всю предысторию и весь ужас той ситуации, сомневаюсь, что она осталась бы при своем мнении. Намерения тогда у всех были исключительно благими. И важно было то, что это понял Майкл, потому что может быть – может быть, эти два бизнесмена могли подобрать ключ и освободить моего брата из цепи, тянувшей его на дно.
23 апреля 2008 года я ехал через пустыню Невады вместе с доктором Томе-Томе на его первую встречу с Майклом. Томе-Томе, очевидно, считал, что обладает отличным голосом, потому что уверенно распевал «Lonely Teardrops» Джеки Уилсона всю дорогу по Калифорнии и после пересечения границы штата. Нелегко сказать человеку, который собирается бросить твоему брату финансовый спасательный трос, что поет он отвратительно. Я дипломатично вставил в магнитолу компакт-диск, и заиграла «Earth Song». Как раз вовремя, Майкл. Весь остаток путешествия я думал только о том, что мне предстоит познакомить двух людей, которые являются полярными противоположностями. Томе-Томе был резким, упрямым человеком со взрывным темпераментом. Но я знал, что он не станет втирать очки моему брату: он был не из породы подхалимов и не терпел ерунды. Как раз тот, кто нужен был Майклу в данный момент. И в конце концов, этот «посредник» был привлечен только для того, чтобы содействовать спасению Неверленда – в этом я видел его единственную задачу.
Получилось так, что первая встреча между Майклом и Томе-Томе прошла хорошо, и после Майкл поговорил по телефону с Томом Барраком. Это придало ему уверенности в том, что за разговорами последует дело. Томе-Томе был человеком решительным. Он взял ситуацию под уздцы и дал понять, что пора навести порядок в этом доме Джексона. «На следующей неделе мы прилетим сюда вместе с Томом и начнем работать над тем, чтобы вы вернули себе контроль над своей жизнью», - сказал он.
События развивались с головокружительной быстротой, и за то, что произошло дальше, я могу благодарить только нашу с Майклом духовную связь. Мне в руки попало электронное письмо, в котором говорилось, что если мы хотим спасти Неверленд, нужно действовать немедленно. Из соображений конфиденциальности я не буду разглашать авторство этого письма, но оно было послано на адрес моих управляющих из кредитного офиса, который пытался связаться с Майклом по поводу грозящей ему потери права выкупа закладной. Кредиторы выражали готовность сотрудничать с Майклом в поиске решения. Банку оказалось не все равно. Вот поди ж ты, и так бывает. Если бы только в мире Майкла все было так просто...
Это присланное мне письмо было последней отчаянной попыткой помочь. Датированное 29-м апреля 2008 года, оно гласило: «Уважаемый Джермейн, наша команда работает над этим файлом уже два месяца, но наталкивается на многочисленные препятствия в лице… юристов. Нам очень досадно видеть, как столь выгодное для Майкла предложение отклоняется снова и снова. Это вынудило меня вступить в прямой контакт… с вами и Майклом».
Я немедленно сообщил об этом письме Томе-Томе. Он от лица Майкла, не уведомляя об этом никого больше, несколько дней спустя встретился с кредиторами в их зале заседаний. Именно там стала, наконец, понятна вся срочность ситуации: у Майкла было время до десяти утра следующего дня, чтобы выплатить 23 миллиона задолженности, иначе он лишался права выкупа закладной. Сам он при этом полагал, что у него было время до трех часов дня. Если бы я не получил этого письма, он ждал бы до трех часов – и потерял ранчо с рыночной стоимостью в 66,8 миллионов. И тогда все остальные костяшки домино начали бы падать одна за другой. На том совещании Томе-Томе позвонил Тому Барраку по спикерфону и в присутствии кредиторов «заставил» его перевести 23 миллиона, сказав: «Ты должен это сделать. Я прошу тебя об этом». Следующим утром в 9:54, за шесть минут до истечения отведенного нам срока, Том Баррак перевел 23 миллиона долларов, получив взамен в собственность 50% Неверленда. Ранчо было спасено, и я был вне себя от радости. Могу только представить, что чувствовал Майкл.
Люди часто спрашивают, почему в июне 2008 года Томе-Томе был назначен менеджером Майкла. Вот в этом и была основная причина: что бы ни происходило после, тогда он и Том Баррак были героями. Не только в моих глазах, но и в глазах Майкла тоже.
Картина, развернувшаяся в последующие несколько недель, когда Томе-Томе принялся за дела моего брата, стала настоящим откровением. Тогда я понял, как близок на самом деле Майкл был к финансовому Армагеддону. «Джермейн, траты просто вопиющие, - отрапортовал мне Томе-Томе, внимательно изучив все детали. – Мы еще не выиграли войну». Именно тогда он рассказал мне, что Sony вычитает с Майкла непомерные суммы за какие-то канцелярские принадлежности, что 150 000$ в месяц тратится на охрану и еще столько же – на цветы, и что на счету в банке у Майкла всего 600 000$. Майкл был ярким примером того, как можно оказаться бедным в части наличности, обладая при этом имущественным богатством. Его доля в каталоге Sony-ATV оценивалась в 500 миллионов долларов, каталог его собственной музыки MIJAC – в 85 миллионов, спасенное теперь ранчо – в 66,8 миллионов, а личные вещи, произведения искусства и антиквариат – еще примерно в 20 миллионов.
К счастью, финансовая помощь все изменила. Том Баррак не просто спас ранчо, он буквально спас моего брата, потому что взял на себя эксплуатационные расходы. Это дало Майклу передышку, в которой он отчаянно нуждался.
Майкл вышел из этой передряги, не потеряв своих основных активов. Может быть, он получил несколько царапин, синяков и шрамов от всех этих долгов и судебных исков, но тем не менее он пережил все, что уготовила ему судьба. У него все еще оставались огромные долги – займы, которые он брал под два своих музыкальных каталога, - но при тщательном планировании и сокращении расходов он мог сосредоточиться на построении нового будущего. Майкл вышел из кризиса. Теперь все должно было наладиться – особенно с учетом сделки, которая ждала его впереди. Это был май 2008 года.
"Самая лучшая одежда для женщины — это объятия любящего ее мужчины." Ив Сен-Лоран
|
| |
| |
| ната | Дата: Суббота, 20.04.2013, 17:21 | Сообщение # 72 |
Новосибирск
| morinen
«Скажи мне, что ты об этом думаешь», - попросил меня Майкл тем летом во время моего последнего визита к нему в Вегас. Он достал несколько фотографий интерьера и экстерьера особняка с бассейном, окруженным пальмами. Дом был расположен на 16-ти акрах земли в центре города. «Я очень, очень хочу его приобрести», - сказал Майкл. – «Ты хочешь насовсем переехать в Вегас? Как ты выносишь этот город?» - «Я его обожаю… Посмотри на деревянную отделку, посмотри на участок!» - восклицал Майкл с энтузиазмом, показывая мне фотографии.
Тогда я узнал, что дом принадлежал брунейскому Принцу Джефри. «Одна эта работа по дереву стоит миллионы!» - добавил Майкл. Дом был не в его прежнем вкусе – в нем не было и намека на тюдоровский стиль. Он был роскошным, с красновато-коричневой крышей. Все в жизни Майкла, казалось, говорило о переменах и о его желании перевернуть страницу. Если в чем-то поместье и имело сходство с Неверлендом, так это в наличии озера, фонтанов и водопадов: Майклу необходимо было постоянно слышать звук бегущей воды. Брат впервые приглядел этот дом в 2007 году, и теперь, в 2008-м, твердо решил его приобрести. Год спустя (хотя это и отрицали публично) переговоры по этой сделке шли полным ходом и Майкл готовился внести за «дом своей мечты» первый платеж в размере 15 миллионов долларов из аванса по контракту This Is It. Америка была прощена, и он вместе с детьми намеревался пустить корни в Вегасе.
Майкл и Том Баррак нашли общий язык с самой первой встречи. Я улыбнулся, когда Том сказал мне, что был приятно удивлен знакомством с моим братом: он подсознательно ожидал увидеть недалекую поп-звезду и «был впечатлен тем, как умен Майкл». – «Так все говорят», - ответил я. А виноваты во всем газетные передовицы.
Вместе с Томе-Томе мы прилетели в Вегас из аэропорта Санта-Моники на частном самолете. Когда мы прибыли, по улыбке Майкла ясно читалось, как благодарен он был людям, изменившим его жизнь к лучшему в столь критический момент.
«Первое, что я вижу, Майкл, - сказал Том, - это что вы были окружены людьми, которые пользовались вашим положением. Я с удовольствием стану вашим партнером, человеком, с которым вы сможеше работать и которому сможете доверять». В тот день и часто после этого они разговаривали о планах на будущее. Майкл всегда оживлялся в присутствии людей, которые могли сделать его замыслы реальностью. Том хотел построить «Башню Thriller», аттракцион с 3-D эффектами, на территории своего отеля Flamingo Hilton. Насколько мне известно, частично спонсировать проект должен был Шейх Тарек из Дубая. «Аттракцион будет построен в вашу честь, и вы сможете выступать когда и как захотите», - сказал Том. При этих словах Майкл протянул руку за спину и вынул свой королевский бриллиант: музыкальный каталог Sony-ATV. Стопка бумаг примерно в фут толщиной приземлилась на стол с глухим стуком: 400 000 песен звучали весьма увесисто. «Вы заинтересованы в том, чтобы стать моим партнером в этом?» - спросил Майкл. Завязался разговор о трудностях, которые Майкл испытывал с Sony, и о том, сколько денег он занял под залог каталога. Том сказал, что «очень заинтересован узнать подробности», но, по-моему, дальше этого дело не пошло. Наверняка я не знаю, так как после той встречи в моих услугах больше не нуждались, за исключением нескольких телефонных звонков.
Кажется, Томе-Томе обратился против меня в тот момент, когда я привел в переговоры юриста. Прошлое – хороший учитель, и я не собирался оставлять брата без непредвзятого советчика в окружении двух посторонних людей, какими бы надежными они ни казались. Адвокат Джоел Катц был моим другом со времен Motown и представлял мои интересы в дни Victory-тура. Он был самым честным юристом в городе, и я знал, что он присмотрит за Майклом. Но Томе-Томе это не понравилось: он сказал, что «не хочет встречаться с сукиным сыном – адвокатом». Так проявлялась его вспыльчивость, которую Майкл со временем хорошо узнал и невзлюбил. Темперамент нашего нового друга не стал бы терпеть долго никто из Джексонов. На самом деле, Майкл поначалу шутил о том, каким «страшным» и «пугающим» был Томе-Томе, но я знаю, что при этом намерения у него были добрые, какой бы грубой ни была его манера общения.
Я боролся за место за столом для Джоела и в конце концов победил. Майкл тоже симпатизировал ему и даже наградил кличкой «Рузвельт»: когда Джоел носил очки, он напоминал моему брату Франклина Рузвельта. Те, кому Майкл давал прозвище, задерживались в его кругу.
Дни Томе-Томе были сочтены с того момента, когда он организовал аукцион вещей из Неверленда, надеясь таким образом собрать денег, чтобы погасить еще часть долга. Майкл одобрил аукцион, но полагал, что продана будет только мебель, хранившаяся на складе. Не успел он опомниться, как началась полная распродажа имущества из Неверленда. Майкл пришел в ужас и ярость, когда узнал, что личные, дорогие его сердцу вещи – включая его коллекцию статуэток Lladro, - уйдут с молотка на аукционе Julien’s. Ему пришлось обратиться в суд, чтобы предотвратить продажу.
Месяц спустя Томе-Томе будет уволен в письменной форме. Но еще до наступления того дня я как-то попытался организовать встречу с Майклом и обнаружил, что Томе-Томе, как и все его предшественники, превратился в привратника для моего брата. «Я не понимаю, зачем ты приходишь. Твой брат не хочет тебя видеть, - напомнил он мне. – Если человек не желает тебя видеть, зачем унижаться и возвращаться снова и снова?» Буду откровенен, меня эти слова задели. Но когда я обсудил это с мамой, она, как всегда, дала мудрый совет: «Джермейн, посмотри на это с другой стороны. Ты помог своему брату в минуту, когда он действительно в этом нуждался, и он это знает. Теперь отойди в сторону…» Я был удручен, но отнесся к ситуации философски: я сделал все, что мог, и в отличие от людей вроде Томе-Томе, которые не понимали, в какую текучку попали, я был константой в жизни брата, и навсегда ею останусь.
Семя тура This Is It было посажено где-то в марте-апреле 2008 года, как-то за ужином между Майклом и Томом Барраком, когда шли разговоры о рефинансировании. Всем, включая моего брата, было понятно, что заработать большие деньги, которые обеспечили бы его будущее, он мог только одним способом: снова поехав в тур. Майкл смотрел на вещи реалистично. Как он позже сказал своей визажистке Карен Фей, если бы не тур, ему пришлось бы идти работать в Макдональдс. Но о гастролях в одном городе он подумывал уже давно. Еще до судебного процесса он часто говорил: «Почему я не могу остаться в Париже и выступать там? Тогда поклонники со всей Европы могли бы приехать на мои концерты».
Положил начало этой инициативе доктор Томе-Томе: это он связался с промоутерами AEG и Live Nation, чтобы узнать, насколько те будут заинтересованы. Фирма AEG впервые появилась на нашем радаре в 2004 году, когда я встретился с ее представителями по поводу бродвейского мюзикла, основанного на истории Джексонов. Тогда они проявили заинтересованность, но хотели дождаться вердикта в суде, и отсутствие у них веры в положительный исход меня оттолкнуло.
Но настал 2008 год, и Том Баррак в конце концов скрепил сделку для Майкла, созвонившись во время того ужина с миллиардером Филом Аншутцем. Фил был владельцем Anschutz Entertainment Group (AEG). Том сказал ему: «Со мной тут Майкл Джексон. Что ты можешь для него сделать?» Это знакомство положило начало всей стратегии «возвращения». На бумаге этот союз выглядел хорошо, потому что Фил тоже был филантропом: он пожертвовал на благотворительность около сотни миллионов долларов и имел долю в ряде самых больших спортивных и концертных площадок мира, включая Staples Center в Лос-Анджелесе и арену O2 в Лондоне. Кроме того, как один из самых богатых людей Америки он обладал чековой книжкой, отвечавшей замыслам Майкла. Вероятно, поэтому в рамках долгосрочной сделки с AEG мой брат получал буквально все, о чем просил. Соглашение включало гарантированную минимальную выплату в размере 36,5 миллионов долларов и «потенциал в 300 миллионов», оцененный на основе продаж билетов и прибыли от прочих сопутствующих проектов, в числе которых был договор на три фильма. Насколько я понял, Майкл также настоял на том, чтобы в контракт был включен 15-миллионный первичный платеж за его новый дом в Вегасе. Другими словами, Майкл не просто выторговал себе гастроли в одном городе, но и устроил все так, чтобы его будущее было обеспечено. Дальнейшие планы включали соглашение на другие единичные концерты и еще два тура вместе с AEG. Где-то после 2011 года одним из этих туров должно было стать финальное воссоединение Jackson 5, и причина тому была только одна: мама сказала, что ей уже скоро восемьдесят, и прежде чем она покинет этот мир, она хочет увидеть своих сыновей вместе в последний раз. «Обещаю, что мы сделаем это для тебя, мама», - ответил Майкл, а он всегда бы человеком слова. После этого он планировал устроить еще один сольный тур – свой настоящий последний поклон. «И на этом я с выступлениями покончу – покончу!», - говорил он, планируя официальный выход на музыкальную пенсию в 55 лет. А после он потряс бы Голливуд своим кинематографическими проектами.
Поэтому те, кто считает, будто мой брат был на грани суицида и не имел видов на будущее, жестоко ошибаются. Сразу же после концертов This Is It в Лондоне ему на счет должны были поступить деньги, он покупал новый дом и имел захватывающие планы вплоть до 2014 года. У Майкла было множество причин, чтобы жить, но главное – он хотел жить ради чудесного будущего, которое выстраивал для Принса, Пэрис и Бланкета.
И вот мой брат взошел на подиум на пресс-конференции This Is It в Лондоне, чтобы анонсировать свое возвращение. Я смотрел эту пресс-конференцию из Лос-Анджелеса и понимал, что Майкл дразнил публику «последним поклоном», но также я заметил, что с братом что-то не в порядке. Его поведение, его опоздание в тот вечер вызвали много комментариев и в прессе. Публика строила догадки о том, почему он появился всего на пять минут, - некоторые утверждали, будто он сомневался в своем решении. Это была просто-напросто неправда.
Дело было в том, что ранее в тот день Майкл узнал о смерти своего близкого друга, гитариста Дэвида Уильямса. Он был глубоко шокирован этой новостью. Игра Дэвида, и особенно его гитарная партия в «Billie Jean», были неотъемлемым компонентом классического звучания Майкла. Дэвид был одним из тех редких гитаристов, кто ловит ритм с полунамека. Если Майкл мог мелодию напеть, Дэвид мог ее сыграть. Сыграть безупречно. Он был как клавишник и звукорежиссер Брэд Баксер, как ударник Джонатан Моффет, как звукоинженер Майкл Принс – мой брат не представлял себе тура без него. А теперь ему предстояло выйти на сцену и объявить о своем возвращении, зная, что Дэвида больше нет. Как всегда, Майкл повел себя абсолютно профессионально. Он взял себя в руки и мужественно надел маску шоумена на пять минут: вышел к журналистам как счастливый артист, сказал свою речь, поприветствовал поклонников и ушел, махнув на прощенье рукой. А потом, оказавшись в своем номере, разразился слезами.
Но, по крайней мере, мир знал: Майкл Джексон вернулся. Он отбросил свое инвалидное кресло. Готовься, Лондон! Готовься, мир!
* * *
Семейный сбор 14 мая 2009 года был организован специально, чтобы отметить 60-ю годовщину свадьбы мамы и Джозефа. Мы сказали родителям, что устроим для них тихий ужин с детьми в индийском ресторане «Chakra» в Беверли-Хилз. Однако Дженет подготовила сюрприз. О чем мама и Джозеф не знали, так это о том, что вся семья – первое и второе поколение – ждала их в полной тишине, собравшись в одной комнате. Майкл со своими детьми стоял позади толпы, в радостном предвкушении предстоящего сюрприза. Наконец, дверь открылась, вошла мама и все зааплодировали. Комната была обставлена как свадебный зал в миниатюре: вдоль одной из стен стоял главный стол, к нему примыкали тремя рядами другие длинные столы. Это был веселый, теплый семейный праздник.
Майкл к этому моменту уже четыре недели репетировал в зале Center Staging в Бербанке. Прослушивание и отбор танцоров состоялись, и Майкл подписывал двухлетний контракт в соответствии с планами, составленными на будущее, после Лондона. Первым номером, над которым он работал с Лавеллом Смитом, была хореография для «Dangerous» - Майкл хотел придумать новую адаптацию песни. Насколько мне известно, он «выступал отлично» и «порвал всех», работая над вращениями и прочими движениями, впечатляя своего гастрольного хореографа Трэвиса Пейна усердием в репетициях. Когда я разговаривал с братом в индийском ресторане, у меня не было сомнений в том, что он в хорошей форме, здоров и сосредоточен. Он был худым, но то была худоба атлета, и фотографии, до сих пор стоящие на столе у меня в гостиной, это подтверждают. Что важнее всего, он был рад «сделать нечто особенное для поклонников» и даже поговаривал о том, чтобы пригласить для участия в шоу Слэша и Алишу Киз. Во всяком случае, Майкл рассматривал такие варианты.
Единственное, на что он жаловался, это на то, что согласился «только на 10 концертов», как и было объявлено, но в какой-то момент из-за высокого спроса на билеты AEG добавили еще 40 шоу. И даже они продались в интернете всего за пять часов. Майкл был недоволен, что никто с ним не посоветовался, но при этом он ни разу не дал мне понять, что такое расписание было для него слишком интенсивным или неподъемным – это просто не соответствовало истине. Два концерта в неделю, как планировалось сначала, были для моего брата умеренной нагрузкой: именно так он выступал во время тура HIStory, но теперь ему при этом не нужно было путешествовать из города в город. Ему было уже пятьдесят, но на репетициях он танцевал как в 1996 году.
Для такого артиста, как Майкл, шоу This Is It были не тяжелее, чем прогулка в парке. Он приглядел себе особняк в Кенте в 30-ти минутах езды от арены и предвкушал возможность изучить юг Англии вместе с детьми. Вот что было для него на самом деле важно. Он не мог дождаться, когда Принс, Пэрис и Бланкет увидят его на сцене, но в то же время он устроил все так, чтобы проводить с ними много свободного времени. В этот период он нашел непростой баланс между работой и личной жизнью. Прошли те дни, когда он не спал ночами и писал песни до трех часов утра. Теперь он всегда завтракал и ужинал с детьми, и, уложив их спать около восьми вечера, вскоре после них и сам отправлялся в постель. Он крепко спал (его бессонница обострялась только во время туров), и выглядел безмятежным и довольным, каким я не видел его уже много лет.
Прежде чем все мы сели за стол, я беседовал с ним у бара, и во время разговора начал восхищаться его песней «Fly Away». Я стал напевать мелодию: «Baby don’t make me, Baby don’t make me, Baby don’t make me flyyyyyy away». Майкл присоединился: мы пели по очереди, прямо как в старые времена, и смеялись. «Я обожаю, как ты поешь бэк-вокал, Майкл», - сказал я ему. - «От тебя это вдвойне приятно слышать, - ответил он. – Я тоже обожаю твой бэк-вокал».
За ужином он сидел с детьми за столом вместе с Джеки, а Дженет устроилась в другом конце зала. В какой-то момент она вдруг начала издавать такие странные звуки, вроде как Джим Кэрри – наполовину крики, наполовину кудахтанье, и Майкл, засмеявшись, прикрыл рот рукой. Это явно была какая-то старая шутка, понятная лишь им двоим, и чем дольше Дженет дурачилась, тем больше он смеялся. Как брат и сестра в прежние времена. В итоге Майкл так разошелся, запрокинув голову и не силах больше сдерживаться, что только его хохот и был слышен в комнате. Сделаем стоп-кадр этого момента, и запечатлеем его во времени. Я очень рад тому, что это воспоминание навсегда останется со мной.
Когда Майклу пора было уходить, мы все обнялись на прощанье. «Вы же приедете в Лондон, правда?» - спросил нас Майкл. - «Конечно, мы все там будем» - ответил я, и остальные меня поддержали. – «Ну ладно. Увидимся в Лондоне!»
"Самая лучшая одежда для женщины — это объятия любящего ее мужчины." Ив Сен-Лоран
|
| |
| |
| ната | Дата: Среда, 24.04.2013, 19:57 | Сообщение # 73 |
Новосибирск
| Глава 22
Ушел слишком рано
Я НАХОДИЛСЯ НЕДАЛЕКО ОТ ПАСАДЕНЫ, ГОРОДА, расположенного у подножия гор Сан Бернардино, где проходила деловая встреча с бизнесменами из Китая, когда наш хороший друг – ведущий канала CNN Ларри Кинг – позвонил на мобильный телефон моей жены и спросил, не знаем ли мы чего-нибудь о «сообщении на сайте TMZ о том, что Майкла в срочном порядке доставляют в медицинский центр UCLA”.
Меня это не сразу встревожило, потому что это был далеко не первый раз, когда СМИ оживленно сообщали о моем брате, «в срочном порядке» доставляемом в больницу. Но затем я позвонил маме и застал ее в дверях, она торопливо покидала Хейвенхёрст. Как только я услышал ее голос, я знал, что случилось что-то очень серьезное: он был полон тревоги.
«Джермейн! Я тороплюсь туда. Позвоню, когда туда приеду! Сейчас уже ухожу» - сказала она.
Халима и я запрыгнули в машину, и не знали, что и думать в течение часа, пока я сидел на пассажирском сиденье, а она пробивалась через поток машин на дороге – мы оба ожидали, когда позвонит мама или кто-нибудь еще.
Я в пути, позвонил адвокат Джоель Катц. «Джермейн, я слышал, что все очень, очень плохо» - но он также знал немного. Казалось, подробности были почти неизвестны, а я не мог заставить себя включить радио и слушать информационные слухи.
Халима вела машину, как будто она была одна на дороге, и я рад, что за рулем была она, сам я просто не смог бы держать руль. Я физически испытывал тошноту и весь дрожал – сейчас я понимаю, что мое тело таким образом удерживало меня в сознании.
Из Нью-Йорка позвонила Джанет, она тоже сходила с ума. Я даже не помню, о чем мы говорили, но, казалось, мы просто держались друг за друга. Не успел закончиться этот звонок, как телефон зазвонил вновь. Высветился мамин номер – первый раз в жизни я не хотел отвечать на звонок, увидев ее имя, светящееся на экране.
«Мама?»
«ОН УУМЕЕЕЕР!»
Не знаю, что подействовало на меня больше всего в тот момент: то, что я услышал самую ужасную новость, или звук маминой боли, гортанный скорбный стенающий крик, который я не могу описать.
Я закричал: «ОН УМЕР? МАЙКЛ УМЕР?»
«Он умер». Более мягкий голос.
Халима плакала. Я плакал, и остаток дороги в больницу был одним расплывшимся пятном. Помню, что около 12 вертолетов, передающих новости, кружили в небе над одним районом. Прилегающие улицы в Вествуде были отгорожены лентой и толпы людей, идущих в одном направлении, все росли и росли. Полицейский заметил нас и пропустил внутрь, Халима высадила меня около аллеи, ведущей к больнице, и отъехала, чтобы припарковать машину. Быстрым шагом, почти бегом, я поспешил внутрь, по коридорам и через двойные двери.
«Где она? Где моя мама?» - крикнул я медсестре.
Она провела меня в конференц-зал. Мама была там одна, просто сидела молча, за дальним концом стола, на ней были темные очки: она не плакала, а просто смотрела в одну точку. Отказаться признать очевидное уже было нельзя.
Я подошел, встал рядом на колени, и обнял ее так крепко, как мог. Она была неподвижна. Я продолжал обнимать ее – нам обоим нужна была поддержка – пока не вошел мой кузен Трент и я смог оставить ее с ним. Сейчас я мог думать только о том, чтобы попасть к Майклу.
В коридоре мимо меня пробежала Ла Тойя, затем Рэнди, он был словно в трансе от потрясения. «Кто-то сделал это» - повторял он. – «Кто-то сделал это».
Я не особо обратил внимания на эти слова. Я был не в состоянии слушать. Рэнди показал мне, как пройти к комнате, где лежал наш брат, указав на дверь, в которую он совершенно очевидно не хотел войти во второй раз.
Комната напоминала гостиную, в ней стояли лампа и диван, но окошко выходило еще в одну комнату, находящуюся в этой. Ла Тойя была уже там, она стояла одна, наклонившись к лицу брата, как будто говоря с ним. Он лежал на столике на колесиках, одетый в больничный халат. Моментально я почувствовал себя как посторонний наблюдатель, заглядывающий в это окошко; как будто пребывание вне той комнаты делало все нереальным. Но затем Ла Тойя подняла взгляд, по ее лицу текли слезы.
Я взял себя в руки, глубоко вздохнул и вошел в боковую дверь справа. Я встал по другую сторону от Майкла, взял его руку, поглаживая все еще мягкую кожу, как вы делаете, когда хотите успокоить кого-то. Я не мог поверить, насколько худым он был. Казалось, он уменьшился вдвое по сравнению с тем, что было месяц назад. Если бы в комнату вошел посторонний человек, то он мог бы подумать, что это последствия рака или анорексии. Или, как позже скажет один из докторов, он был как «пациент хосписа».
Что с тобой случилось? Я знал, что никакие длительные танцы не могли довести его до такого состояния. Горе не позволяло мне осознать полностью невозможность того, как он выглядел. Я все еще привыкал к тому, что вижу его безжизненным. Я наклонился, поцеловал его в лоб, шепча, что люблю его. Я понял, что не могу оторваться от него. Я поднял его веко, потому что хотел заглянуть в его глаза, увидеть его еще один, последний, раз.
Посмотри на меня, Майкл. Посмотри на меня.
Я прижался лбом к его лбу и заплакал.
Я плакал, несмотря на учение ислама о том, что я смотрю на оболочку, чей дух уже покинул ее; дух, который, возможно, уже смотрел на меня и говорил мне не плакать, говорил, что с ним все в порядке. Я вспомнил наши разговоры о том, как мы хотели бы выйти из наших тел, чтобы понаблюдать за собой и критически себя оценить. Я думал, что он сейчас делает это, наблюдая за нами.
Вошли Принс, Пэрис и Бланкет с няней. Что они сказали и сделали должно остаться тайной, личным делом между ними и их отцом. Но когда я увидел этих детей, съежившихся и печальных, я вышел оттуда, оставив их с няней. У меня не было достаточно сил, чтобы быть с ними, и я чувствовал, что мои ноги подгибаются.
Люди описывают горе как физическую боль, но до того дня я не знал, как они неправы. Это не рана, которую можно зашить, и нет хирурга, способного вылечить ее; это эмоциональная боль. Это постоянно живущая боль, которая просто поселяется в тебе, и приходится иметь с ней дело и жить с ней каждый день до конца жизни. А в нашем случае были еще и фанаты Майкла, наблюдавшие за нами и измерявшие глубину нашей печали, сравнивавшие, так же ли сильно наше горе, как и испытываемое ими. Потому что за стенами больницы, весь мир фанатов – миллионы незнакомцев, к которым он относился как ко второй семье – также были безутешны.
В коридоре я увидел группу лиц из свиты, стоящих там и тут: исполнительный директор компании «AEG» Рэнди Филлипс; Фрэнк Дилео, менеджер, давно уволенный Майклом, но вновь нанятый “AEG”; и Томе-Томе, тоже недавно уволенный моим братом; но у меня не было возможности обратить на них внимание. Кто-то подошел ко мне и сказал, что хотят, чтобы я зачитал заявление для прессы, подтверждающее смерть Майкла. «Конечно», - ответил я. – «Его фанаты должны знать об этом».
«Нам надо найти комнату без окна, потому что собралось столько фанатов, что когда ты выйдешь, начнется давка и раздавят стекло» - сказали мне.
Некоторые фанаты интересовались, почему заявление сделал я, а не доктор. Все, что я могу сказать: это была идея адвокатов и медицинского персонала, и я полагал правильным что это должен сделать кто-то, имеющий родственную связь с Майклом. Пусть сообщество фанатов услышит это сначала от семьи.
Я стоял в задней комнате, ожидая, когда мне надо выйти, и скользя глазами по написанным для меня строчкам. Прочитав их для себя один раз, я уже стал задыхаться. Я не мог воспринять текст. Он был готов к своему возвращению, готов доказать, что все неправы. Не может быть, чтобы он умер. Этого не могло случиться. Как может…?
«Все уже готовы, Джермейн» - прокричал кто-то.
Я вошел, и меня встретили вспышки камер. Я встал перед множеством микрофонов и прожекторов, набрал воздуха и начал: «Мой брат, легендарный король поп-музыки, Майкл Джексон, скончался в четверг 25 июня 2009 года, в 2 часа 26 минут дня. Предполагается, что у него произошла остановка сердца, что случилось дома. Однако, причина его смерти остается неизвестной, пока не будут получены результаты вскрытия. Его личный доктор, бывший с ним в это время, пытался реанимировать моего брата; то же самое пытались сделать врачи, доставившие его в больницу. По прибытии в больницу команда врачей более, чем час, предпринимала попытки реанимировать его. Их усилия были безуспешны…».
Позже мы поймем тщетность этих попыток, потому что Майкл был мертв еще до того, как кто-либо набрал 911. было около 12 часов 05 минут, когда он, во всей видимости, перестал дышать у себя в спальне, и, кажется, 12 часов 21 минута, когда был сделан экстренный вызов по телефону.
После пресс конференции я направился в комнату, где находилась мама. Джозеф был на пути из Вегаса. Она не сдвинулась со своего места, но на этот раз, когда я вошел, она откликнулась. «Привет, малыш, ты в порядке?» - спросила она, возвращаясь к роли матери, которая хотела убедиться, что с остальными все нормально. Мы сидели, взявшись за руки, и она рассказывала мне, как молилась всю дорогу в больницу, чтобы Майкл был жив. Слезы текли по ее лицу, пока она вновь переживала вместе со мной ту надежду.
Наш разговор был прерван, когда в комнату вошел высокий темнокожий человек с мрачным выражением лица. Охрана, подумал я. Он сел; видно было, что ему не по себе. Все в нем выглядело каким-то неловким. Он сидел через стол от меня и сбоку от мамы. До меня дошло, что это д-р Конрад Мюррей, личный врач моего брата. Он сказал, что хочет выразить свое соболезнование. Он ехал в машине скорой помощи и сообщил новости маме, когда та приехала: «Мне жаль, госпожа Джексон, но он умер».
Позже я узнал, что он появился в жизни моего брата задолго до того, как планировалось This Is It. Предположительно, в первый раз его вызвали в Вегасе, когда заболела Пэрис, и Майкл вспомнил о нем опять через какое-то время. По просьбе Майкла “AEG” наняли его на время тура. Не знаю, какие проверки на его соответствие требованиям и пригодность проводились, если проводились вообще, но, включив его в свою платежную ведомость, они, по моему мнению, несли ответственность за его обязанность добросовестно выполнять свою работу и проявлять внимание к их артистам.
Дом, где умер Майкл, находился на Кэролвуд Драйвз в Холмби Хиллз, районе рядом с Беверли Хиллз. Это был особняк, который “AEG” арендовали для него и его детей на время репетиций – предыдущий месяц он проживал в гостинице «Бель Эр». Я не мог войти туда после его смерти; никто из братьев не мог. Оцепенелые, мы все вместе собрались у меня дома, чтобы поддержать друг друга.
Между тем, мама, Джанет и Ла Тойя чувствовали, что им надо быть там. В сущности, друг Ла Тойи, Джеффри Филлипс, оставался там на ночь один в течение двух недель, вероятно, чтобы охранять дом от всяких стервятников.
Где-то в июле стало ясно, что дом был закрытой зоной для всех, потому что стал «местом преступления»: полиция Лос Анжелеса переквалифицировала следствие по делу смерти от несчастного случая в расследование убийства.
В протоколе результатов вскрытия говорилось, что у Майкла было здоровое сердце, и что он умер от «острой интоксикации, вызванной пропофолом» при отсутствии каких-либо других факторов, являвшихся непосредственной причиной смерти. СМИ продолжали ложно описывать его как «наркомана», пытаясь связать это с употреблением прописанного врачом лекарства, но ни это, ни такие лекарства, как демерол, не были причиной остановки его сердца: что было ясно, так это что анестетик пропофол наполнял всю его систему органов.
Я даже не знал, что такое пропофол, но с той поры мне стало известно, что это не рекреационный наркотик и не лекарство, отпускаемое по рецепту. Пропофол вводят пациентам внутривенно в качестве анестетика перед обширными операциями, или используется врачами как успокоительное средство. На это, как я узнал, и полагался Майкл, когда хотел заснуть, отчаянно страдая от бессонницы. Согласно инструкции, это лекарство давалось только опытным анестезиологом, и его прием пациентом должен тщательно контролироваться при помощи специального медицинского оборудования.
Майкл обычно испытывал проблемы со сном только во время туров, поэтому, насколько я знаю, прием таких поддерживающих сон препаратов во время репетиций был отклонением от правила. Следует также отметить, что такое лекарство, как пропофол, требовалось ему давно, во время его тура “HIStory” в 1996 году. Меня не удивило, что бессонница возвращалась к нему во время подготовки к выступлениям в Лондоне, потому что он подвергался немыслимому давлению, бОльшую часть которого он создавал сам. Он был главным соперником самого себя в непрестанном настойчивом стремлении быть совершенным в своем великом возвращении, которое предвидел.
Давление. Оно стало лейтмотивом всего, что я узнал о последних днях его жизни.
Нам, как семье, пришлось пробиваться через трудности, препятствовавшие нашему стремлению найти и изучить факты. Вполне понятно, что полиции Лос Анжелеса надо было проводить расследование, и действия д-ра Конрада Мюррея будут в центре их внимания. Но я не ожидал, что уткнусь в стену, когда захотел узнать, что в действительности произошло во время репетиций This Is It. Нам необходимо было понять, как, начиная с 14 мая, дня, когда мы видели его в последний раз, Майкл мог уйти из жизни – и настолько похудеть – так быстро. Он похудел с 68-70 кг до 62 кг – этот вес указывался в протоколе результатов вскрытия: это не только ненормально, но и пугающе. Для мужчины ростом 1м 77 см он был более худым, чем при анорексии.
Многие фанаты, по вполне понятным причинам страстно желавшие узнать правду, критиковали нас за то, что мы не слишком громко и настойчиво требовали справедливости, но потребовалось два года тихой работы, чтобы установить лишь в общих чертах произошедшие события. То, чем я поделюсь с вами сейчас – это то, что я узнал и обнаружил. Благодаря этому я понял, что фильм This Is It, показывающий Майкла во время репетиций, не дает полной картины. Как и все в его жизни, это была еще одна умная отредактированная компоновка. Отснятый материал показал слабую вспышку того, что могло бы взорваться и распуститься как цветок на сцене в Лондоне, и я понимаю, что можно привести доводы о том, что это отличный фильм, показывающий, каким артистом был Майкл. Но с умом отобранный материал не показывает правды всего происходившего на репетициях: это была совершенно другая пугающая история.
К НАЧАЛУ ИЮНЯ РЕПЕТИЦИИ проводились на сцене «Форума» в Инглвуде, и Майкл, несомненно, был все еще сосредоточен и деловит. Все шло просто прекрасно. Некоторые из тех, кто видел его танцующим, говорили, что он был не в ударе, но он всегда сдерживался, сохраняя все свои 100 процентов для выступлений на концертах. По этой причине никто не мог увидеть его поразительных движений или присущего только ему волшебства. Все, кто действительно знали его метод, понимали, что он репетирует не в полную силу.
К тому времени четыре первых выступления были перенесены на более позднее время и пошли слухи, что это вызвано состоянием его здоровья; однако правда, которая не обрадовала моего брата, заключалась в том, что для репетиций перед шоу в Лондоне по ошибке была зарезервирована арена в Уэмбли. Ни один артист не станет выступать без проведения репетиций на этой же сцене, поэтому даты и были перенесены, чтобы дать время для репетиций на сцене О2.
Внешне, и не считая подкрадывающейся и как обычно угнетающей его бессонницы, на этой стадии в его здоровье не наблюдалось ничего тревожащего, хотя некоторые из его окружения беспокоились о большой загруженности его графика. В действительности Майкл сказал своим друзьям, что «собирается сказать пару слов и внести изменения», так что беспокойство было замечено.
Одной возможной проблемой для Майкла было то, что совсем немногие уже привыкли работать с ним, и я подозреваю, что мало кто знал его характер и особенности. Может быть, это связано с тем, что “AEG”, казалось, намеренно назначали своих людей. Директор Кенни Ортега не работал с моим братом в течение долгого времени. Музыкальный директор Майкл Берден был выбран вместо Грега Филлингейна, с которым предпочитал работать Майкл; и хореограф Трэвис Пейн, работавший с Майклом во время тура Dangerous был назначен главным, в то время как ЛаВелль Смит младший, выбранный до этого Майклом, был уволен. Не думаю, что исполнительный директор “AEG” Рэнди Филлипс имел представление о том, с кем или с чем он имел дело, за исключением просто «Майкла Джексона». За пределами гримерной, все работали с чувством, что «начинают все с самого начала» вместо того, чтобы довериться проверенной практике тура Dangerous. Это было важно: чтобы получить от Майкла как можно больше, и уменьшить давление, которому он сам себя подвергал, ему всегда было необходимо чувствовать себя спокойно в окружающей обстановке. Ему нужны были люди, которые понимали бы и его самого, и как он работает. Не уверен, что на репетициях This Is It у него было такое чувство на всех уровнях, особенно это касалось художественного руководства, выбора костюмов и музыкального микса, который он слышал. Как он признался кому-то из друзей после репетиций: «Подожди, пока я не попаду в Лондон. Я все изменю! Мы будем делать все по-моему».
Майкл планировал выполнить обязательства по исполнению 10 концертов, на которые он дал согласие, а затем собирался «перезаключить контракт» на 40 выступлений, которые ранее не утверждал, зная, что публика и газетные заголовки будут требовать это. Об этом он рассказал людям, которым доверял, и по этой причине он выглядел необычно равнодушным во время обсуждений предстоящих концертов. На этот раз он ждал своего времени.
Я также знаю, что Майклу не понравилось, когда “AEG” ввели в штат его бывшего менеджера Фрэнка Дилео, и затем, когда за неделю до его смерти, на сцене появился и его бывший адвокат Джон Бранка (который позже стал исполнительным директором по распоряжению имуществом Майкла вместе с нашим старинным школьным другом Джоном МакКлейном). Майкл их уволил, и однако, я полагаю, совершенно ясно “AEG” чувствовали, что ему нужны были знакомые лица, чей опыт «мог воздвигнуть вокруг него стену, чтобы защитить его», как выразился один близкий к “AEG” человек. Я думаю, у них было чувство, что Майклом необходимо управлять, и потому “AEG” обратились к тем, кто пусть и какое-т время назад, а не сейчас, но знал Майкла. Все это делалось, по-видимому, чтобы спокойно себя чувствовал промоутер, а не Майкл. Джон Бранка позже сказал, что Майкл просил его предоставить «программу» идей на будущее, что кажется странным, потому что уже был разработанный пятилетний план. Может быть, мой брат проверял так своего бывшего адвоката. В любом случае, у Майкла была своя стратегия действий с 2008 года, независимо от того, что он сказал или не сказал Джону в эти семь дней их повторной работы вместе.
Когда объявился Фрэнк Дилео, люди, к которым Майкл относился с доверием во время репетиций, были оттеснены и действовали «вслепую», не зная его плана, потому что он обращался со всеми по принципу «необходимого знания». Вне сомнения, Фрэнк считал это защитной мерой, но его действия вызывали у других замешательство и беспокойство, ибо казалось, что Майкл работает под начальством кого-то, кто не понимает его, его привычки или тонкости его натуры. Вот этот случай показывает, насколько мало Фрэнк знал о новом Майкле: он предположил, что жалобы моего брата о том, что тур будет включать не 10, а 50 концертов, не были важны, потому что «ему прочитали контракт и он знал, что в нем написано». Но к середине июня возникло более существенная проблема, чем условия контракта – здоровье Майкла необъяснимым образом начало ухудшаться. Началось все, как казалось, когда Майкл пропустил репетиции 13, 14 и 15 июня. Даже в те дни, когда он репетировал, были случаи, когда он вставал в 8 утра, хотя работа начиналась в 3 часа дня – как будто просто выйти из дома требовало от него больших усилий. Это совпало по времени с усилением его охраны – вместо двух человек вокруг него теперь было десятеро – и, кажется, никто не знал почему. Не знаю, было ли это сделано по просьбе Майкла или по решению охраны, но кто-то явно беспокоился о чем-то, если число охранников настолько выросло.
Майкл был на репетиции в «Форуме» 17 июня, и когда взошел на сцену, кто-то обмолвился, насколько ухудшилась его внешность. «Там не Майкл – он как привидение. Видели, каким худым он становится?»
В течение последующей недели еще более тревожащее симптомы стали заметны для тех, кто знал как точно он действовал и выражал свои мысли. Во время исполнения «Триллера» он повернулся налево, хотя знал, что надо повернуться направо. Это было странно само по себе, но затем он сделал это второй раз. Он также начал повторяться – повторять слово или фразу – как кто-то, страдающий синдромом навязчивых состояний… но у него не было этого заболевания. Он с усилием заканчивал одну песню, и иногда ему нужен был телесуфлер, чтобы он видел текст песни. Помимо этого, ему требовалась помощь, чтобы взойти на пандус и подняться по лестнице. Эта слабость проявилась и в «Триллере», когда он должен был выйти из гигантского паука, который был легким, как перо, чтобы было легко его поднять – но он не мог толкнуть его вверх без посторонней помощи.
Люди, близко знавшие его, стали беспокоиться, что что-то было не так, поскольку его поведение не соответствовало его обычной манере. Справедливости ради, может быть люди “AEG” не замечали этих признаков как те, кто был близок к нему? Но даже если так, люди били в сигнальный колокол, чтобы обладающие властью сделали что-нибудь и помогли.
Между тем дома тоже замечали происходящее. Пэрис вспоминает, что «папа всегда мерз» и спал рядом с камином. Я знаю, что гример Карен Фей, знавшая моего брата как никто другой, заметила, как холодно ему было на репетициях. Даже сам Майкл, видимо, беспокоился, и позвонил как-то из дома медсестре, жалуясь, что одна половина его тела была горячей, а другая – холодной. Интересно, что он просил совета у медсестры, а не у д-ра Мюррея. Почему он обратился к медсестре, а не к личному врачу? Я этого не понимаю.
Медсестра сказала Майклу, чтобы он поехал в больницу. По какой-то причине он предпочел не делать этого.
Тем временем, репетиции продолжались, и было ясно, что отсутствие Майкла и его опоздания постепенно истощали терпение окружавших его. Я подозреваю, что именно тогда – как я слышал от людей, бывших там – представители “AEG” посчитали, что состояние Майкла связано с лекарственной зависимостью, о которой они, видимо, читали и в которую поверили. Я не могу найти ни одной другой причины их коллективной слепоты.
Конечно, никто не обращался с Майклом деликатно и мягко. Вместо этого он чувствовал себя приниженным в некоторых случаях и, как свидетельствуют присутствовавшие при этом, на него кричали. Однажды он специально сказал в свой микрофон, уходя со сцены: «Я просто хочу, чтобы кто-нибудь был внимателен ко мне сегодня…»
Голос из зала прокричал в ответ: «Если бы у нас здесь был сегодня кто-нибудь в здравом уме!»
«Они не разговаривали бы так со мной, если бы здесь был Джозеф» - пробормотал Майкл не в микрофон.
Иногда Майкл просто ненавидел то, как с ним разговаривали.
Какие бы предположения о причинах его состояния не высказывались, как мог никто не обратить внимания на его резко уменьшающийся вес? Я знаю, что люди, окружавшие его, высказывали настоящее беспокойство о его весе, и устно, и письменно. Однажды, когда кто-то обеспокоенно заметил, что он мало ест, им ответили - так, чтобы не услышал Майкл – «Просто дайте ему ведерко с курятиной!»
Чем больше худел Майкл, тем больше он мерз. Он начал дрожать на сцене, ему давали надеть толстое пальто. Фактически, в конце концов он начал надевать одежду в три слоя, репетируя там, где остальные изнывали от жары. Видимо поэтому Кенни Ортега заметил, что Майкл «замерз» - это было 19 июня. «Замерз» - он выбрал это слово, но другой человек, присутствовавший там, дал мне другое определение: «Майкл не замерз – прикоснуться к нему было все равно что к куску льда».
Именно тогда кто-то, не спрашивая разрешения у “AEG”, благоразумно позвонил доктору, у которого Майкл консультировался раньше. После того, как ему описали симптомы, доктор сказал, что это звучит, как будто Майкл страдает от «токсического отравления мозга», и что ему надо в больницу. “AEG” так и не узнали об этом звонке, но по какой-то причине, которая до сих пор выводит меня из себя, он не сделал этого.
Мне совершенно ясно: что-то было не так. Даже принимая во внимание веру некоторых людей, участвовавших в репетициях, в зависимость Майкла от лекарств, то подозреваемые неврологические симптомы, пугающе низкая температура тела и резкая потеря веса – которых никогда ранее не наблюдалось – не соответствуют теории о зависимости от предписанных лекарств.
Но и д-р Мюррей не давал почувствовать людям из “AEG”, что ситуация критическая. Наоборот, после того, как Майкла отправили домой 19 июня, он направил им факс, где сообщил, что Майклу нужно отдохнуть пару дней, после чего он вернется, когда репетиции будут перенесены из «Форума» в «Стейплз Сентр». Некоторые из окружения моего брата говорили, что он старался вести себя, как будто ничего не происходило, и показать это “AEG”; несколько раз в течение этой последней недели он «мог появиться как обновленный». Как кто-то сказал, «Майкл не хотел, чтобы кто-либо думал, что что-то не в порядке».
Но все равно, мне трудно избавиться от тревожных мыслей и не думать обо всем этом - ведь его смерть вызывает подозрения. Я лежал ночами, размышляя. Отчего он был так болен. Давал ли ему доктор так много анестетиков, что это медленно отравляло его организм? Мог бой брат вообще знать, сколько пропофола ему вводили?
Что бы с ним ни происходило, самые близкие к Майклу на репетициях – гример Карен Фей и Майкл Буш и Деннис Томпсон, отвечающий за его костюмы – были вне себя от беспокойства, умоляя, чтобы кто-нибудь из руководства вмешался и сделал что-нибудь. Было очевидно, что происходит что-то очень серьезное, когда репетиции все еще проходили в «Форуме» на этой последней неделе, и после одной из них Майкла вынесли из здания; руками он обнимал плечи двух охранников и выглядел так, будто потерял сознание или был настолько слаб, что не мог стоять.
Именно в тот день Трэвис Пейн занял место Майкла, чтобы состоялась репетиция всего номера. И несмотря на это, насколько я знаю, никто не подумал о том, что моему брату требуется срочная медицинская помощь – возможно, все полагались на д-ра Мюррея.
Если бы кто-нибудь обратился к нам – семье Майкла – мы поместили бы его в больницу. Мне трудно смириться с тем, что никто нам не позвонил. Но по моему мнению ответственность за действия лежит на “AEG”, и я не могу не испытывать сильнейшего чувства, что они обязаны были заботиться о нем, и обеспечение его жизни и условий должно было выполняться непосредственно ими.
Я знаю, что большинство людей – а также и полиция Лос Анжелеса – уделяли основное внимание трагическим событиям 25 июня, но тревожные случаи и симптомы, наблюдавшиеся в предыдущие дни, дают основания считать, что нечто очень серьезное случилось задолго до этого дня. И тем не мене, репетиции продолжались и были перенесены в Стейплз Сентр в центре Лос Анжелеса.
Как бы то ни было, вместо того, чтобы уменьшить давление на Майкла, оно только усилилось. Как мне сказал человек, связанный с “AEG” и бывший свидетелем всего происходившего за кулисами: «Майкл был как прекрасная птица с двумя сломанными крыльями, стоявшая на краю отвесной скалы. И они все толкали, и толкали, и толкали его, ожидая, что он взлетит и будит парить в вышине… но он упал».
"Самая лучшая одежда для женщины — это объятия любящего ее мужчины." Ив Сен-Лоран
|
| |
| |
| ната | Дата: Среда, 24.04.2013, 19:59 | Сообщение # 74 |
Новосибирск
| ЧЕМ БОЛЬШЕ Я СЛЫШУ О ТЕХ ПОСЛЕДНИХ РЕПЕТИЦИЯХ, тем очевиднее кажется, что все было сосредоточено на проведении в Лондоне тех 50-ти концертов. И среди всего этого напряжения и давления, которые ощущались всеми, “AEG” оценивали Майкла как выступающего робота и перестали видеть в нем человека.
Директор Кенни Ортега, из всех присутствовавших на репетициях, делал, что мог, чтобы помочь: отправил Майкла домой, чтобы тот отдохнул, спрашивал, стоя перед камерой, не мог ли кто-нибудь сделать что-то, чтобы помочь. Он также заботился о том, чтобы Майкл съел что-нибудь, и отрезал от цыпленка кусочки и кормил его, и даже делал ему массаж ног. Кенни ясно понимал, что Майкл должен есть. Но я считаю, что “AEG” должны были пойти дальше, потому что было просто ослепляющее очевидно для всех, что этот тур следовало, надо было, необходимо было отменить, потому что мой брат не был в состоянии продолжать работу.
Вместо этого, по всей видимости, царило отношение «шоу должно продолжаться», потому что разные делегации от “AEG” были направлены к Майклу домой 18 и 20 июня обсудить его неявку на репетиции. Целью этих переговоров на высшем уровне было не высказать сочувствие за чашкой чая, но «крупно и серьезно поговорить с Майклом» и напомнить ему о его обязательствах по контракту. Именно на одной из этих встреч ему «сделали строгое предупреждение» – слова Майкла – и, как он потом рассказывал, не оставили ему никаких сомнений в том, что если он не поднажмет и не начнет оправдывать их надежд, они не только перекроют ему кислород, но для него возникнет реальная опасность «потерять все».
Очевидно, это была «жестокость из лучших побуждений», необходимая для Майкла, чтобы договор по концертам был выполнен. «Жестокость из лучших побуждений» было выражением, используемым некоторыми, когда речь шла о том, как надо обращаться с Майклом.
Я полагаю, что определение «потерять все» включало его драгоценный музыкальный каталог. В его контракте в “AEG” говорилось, что если он не выполнит его условий, то понесет ответственность за все производственные издержки и упущенную выручку; это подразумевало, что его имущество и капиталы – и скорее всего, его каталог Sony/ATV – могли быть изъяты в порядке обеспечения выплаты. При таком сценарии принадлежащая Майклу 50-процентная доля по умолчанию отходит к “AEG”, и у «Сони», таким образом, оказался бы «нежелательный партнер»; это, в свою очередь, несомненно заставило бы «Сони» постараться осуществить свое право преимущественной покупки, которое она ранее получила. Если бы Майкл не выполнил своих обязательств или с ним было бы «покончено», он потерял бы свой драгоценный каталог.
Что бы ему ни сказали на встрече 18 июня, этого было достаточно, чтобы он появился на репетиции в 9:30 вечера. Я сомневаюсь, что он хорошо себя для этого чувствовал, но он хотел продемонстрировать свое желание. Он ничего не делал, только наблюдал за пиротехническим шоу и обсуждал некоторые идеи, и пробыл там до 2 часов ночи. Это было типично для Майкла: он не хотел никого подвести, не хотел, чтобы его считали неудачником, не говорил ничего в свою защиту, хотя ясно понимал, что его просто хитростью упросили прийти. Как мне сказал один из присутствовавших там: «Он делал все от него зависящее, чтобы выполнить свои обязательства, особенно когда почувствовал, что теперь могут быть определенные последствия, если он не будет делать дополнительных усилий».
Тем временем, преданные фанаты, повсюду следовавшие за ним, начали замечать ухудшение его здоровья, наблюдая за ним во время мимолетных встреч около зданий, где проходили репетиции. Как один фанат написал по эмейлу Карен Фей: «Я думаю, со здоровьем Майкла что-то не в порядке… Я думаю, он в таком состоянии, когда с ним вот-вот произойдет что-то плохое или печальное. Пожалуйста, помогите ему…»
Фанаты не знали, что такие люди, как Карен, не только говорили об этом; было известно, что они убедительно, настойчиво умоляли, чтобы что-то было сделано. Я знаю, что кто-то подошел к Кенни Ортега и Фрэнку Дилео и попросили вызывать врача и психолога. Этого человека заверили, что все под контролем.
В последний день репетиций в «Форуме», в субботу, 20 июня, Кенни Ортега определенно заметил что-то обеспокоившее его, когда он посетил Майкла дома, потому что спустя час после своего ухода Кенни позвонил хореографу Трэвису Пейну и сказал, чтобы тот срочно ехал домой к Майклу, оставив своего помощника проводить репетицию. Что там произошло известно только тем, кто там присутствовал, но тем же днем музыкальный директор Майкл Берден обратился с необычным объявлением к танцорам и команде на сцене: «Всем надо молиться за Майкла и пожелать ему добра». Это было за четыре дня до смерти Майкла.
Почему он сказал это? И почему, если дело дошло до молитвы и пожеланий добра, выступления должны продолжаться? И все же шоу, очевидно, должно было продолжаться.
А затем, опять дольно странно, все изменилось в последний два дня репетиций, 23 и 24 июня. Майкл неожиданно появился в «Стейплз Сентр» и выглядел оптимистичным, энергичным и вновь полным сил. Мой брат был таким, каким его увидел мир в фильме This Is It, потому что были засняты именно эти два дня и показаны как лучший отснятый материал: временная двухдневная правда для касс кинотеатров, а не ужасная правда предыдущих недель.
Эта неожиданная трансформация не была достаточна хороша для “AEG”. Наоборот, они продолжали оказывать давление, разместив 24 июня специального человека в раздевалке Майкла. Я не могу представить, насколько насильственным и надоедливым это должно было быть в последний полный день его жизни. Вероятно, Рэнди Филлипс хотел, чтобы кто-то присматривал за Майклом, и может быть, это было сделано ради его благополучия, но Майклу явно не понравилась эта мера: он вел разговоры в ванной комнате, вдали от незнакомца, приставленного наблюдать за ним.
В ту последнюю ночь его жизни репетиция продолжалась допоздна, потому что Майкл был занят работой в разделе «видео мира», где он давал добро визуальным эффектам, картинам и компьютерным изображениям, которые во время концертов должны были демонстрироваться на экране позади него. Тем временен, в ту ночь в зале появилась целая группа официальных лиц, чтобы понаблюдать за репетицией. Для занятых на репетиции все это казалось странной формальностью, но, вероятно, это были корпоративные клиенты, связанные с “AEG”, прибывшие для того, чтобы дать оценку, которая привела бы к дополнительному давлению на Майкла.
Как только Майкл закончил работать с видео миром, он прошел в свою раздевалку и подготовился к репетиции в полной парадной форме, которую он провел без малейшей запинки, и затем покинул Стейплз Сентр вскоре за полночь уже 25 июня. Один из людей, последним говоривший с ним в ту ночь, сказал: «Майкл уехал, предвкушая завтрашний день. За исключением явной потери веса, в эти два последних дня не было ничего настораживающего и неправильного, и то же самое считало его руководство, “AEG” и приближенные к нему люди». Майкл сказал, что приедет на следующий день, чтобы поработать на вокалом – последнее, что ему надо было закончить перед тем, как шоу будет готово для показа в Лондоне и до новой даты начала тура, 13 июля. До этого он должен был подписать документы, поставить печать и вступить во владение домом своей мечты в Вегасе. Из разговоров с людьми, присутствовавшими на репетициях, я понял, что из Стейплз Сентра он должен был поехать к Томе-Томе для подписания документов. Очевидно, Томе-Томе хранил в сейфе 15 миллионов для первоначального взноса. Не знаю, поехал ли Майкл к нему, как намеревался, или направился прямо домой, но это может объяснить, почему его бывший менеджер был на следующий день в больнице. Это доказывает, что Майкл уверенно смотрел в будущее, а не склонялся к самоубийству, как могут предположить некоторые.
Приехав домой, Майкл попытался уснуть; д-р Мюррей был рядом с ним. не позднее. Чем через 12 часов, он умер. Его нашли лежащим на левом боку в его кровати, где д-р Мюррей, как он говорит, пытался сделать ему сердечно-легочную реанимацию. На полу, рядом с одной из ножек кровати, лежал тюбик зубной пасты и нить с деревянными четками. Его переносной компьютер и очки лежали на прикроватном столике. В комнате также находилась емкость с пробой мочи. Рядом с кроватью стоял диван рыжевато-коричневого цвета, видимо, для д-ра Мюррея.
Один факт был установлен во время предварительных слушаний – что д-р Мюррей много раз использовал свой айфон в ранние часы того рокового дня. Один звонок, женщине, с которой он недавно познакомился, был сделан в 11:51 утра, примерно за 15 минут до того, как мой брат, судя по всему, перестал дышать.
Она рассказала, что говорила с ним, и вдруг поняла, что он ее больше не слушает, но телефон оставался включенным и она услышала какой-то шум – кашель и бормотание, но не думала, что это кашлял ее друг доктор. Она попыталась позвонить ему еще раз и отправить смс, но ответа не было.
Обстоятельства смерти Майкла были достаточно приблизительны, пока мы не узнали о событиях, предшествовавших 25 июня. Мы считаем невозможным смириться с необъяснимым ухудшением здоровья Майкла и с тем, что компания не заметила серьезных настораживающих симптомов.
И как семья, и для душевного спокойствия, кто еще – если кто-то вообще – входил и выходил из дома в ночь, когда умер Майкл, но хотя полиция Лос Анжелеса рассматривает его смерь как убийство, следователи решили сохранить только четыре минуты видеозаписи, сделанные системой видеонаблюдения, где показано ожидаемое прибытие д-ра Конрада Мюррея. Если только власти не удивят нас, все другие записи, по-видимому, были уничтожены. Нам трудно понять, почему такие ключевые записи могли быть стерты таким образом. Это заставляет нас сомневаться, был ли в ходе расследования полицией Лос Анжелеса перевернут камень на камне: до сей поры они сосредоточили свои усилия только на одном докторе и на событиях одной ночи. Я думаю, время покажет, но наша единственная надежда – это что в конце концов справедливость не подведет и не изменит Майклу, как это, кажется, сделали все остальные.
http://my.mail.ru/community/korolofpop/journal
"Самая лучшая одежда для женщины — это объятия любящего ее мужчины." Ив Сен-Лоран
|
| |
| |
| ната | Дата: Среда, 24.04.2013, 20:01 | Сообщение # 75 |
Новосибирск
| ЭПИЛОГ
Улыбайся
КАК НАМ ВСЕГДА ГОВОРИЛИ, у песни, истории и жизни должны быть начало, середина и конец. Сейчас пред нами была жизнь, достойная славы, уважения и почести: жизнь ребенка, начавшего свое путешествие как все, но обладавшего невероятной мечтой. Но поскольку смерть Майкла вернула его на то место, которое ему принадлежит, на Номер 1, я осознал, что г-н Горди не всегда был прав: не у каждой истории есть конец. Во всяком случае, не у истории Майкла. Он, благодаря своей музыке – которая уже создана, и которая должна еще прийти к нам – бессмертен. Как он всегда этого и хотел. Его жизнь, голос и послание дают ощущение продолжения даже и в смерти, и это почти как если бы он заперся ото всех, охваченный творчеством, и создавал песни у себя в Неверленде. Иногда я говорю это себе.
Поэтому, когда настало время подготовки мемориальной службы для всего мира, это должно было быть не о «конце» истории, это должно было быть отзывом и чествованием его наследия. Мы знали, насколько близко он приблизился, несмотря на все трудности, к успешному возвращению на сцену, в котором все сомневались: «Самому поразительному шоу, которое когда-либо видели», как сказал кто-то из его близкого окружения. И теперь мы должны были сделать все, что могли, в сжатые сроки, чтобы подготовить мемориальную службу, которой не было бы равных. Мы собрались на семейный совет и, как обычно, проголосовали, выбирая один из грандиозных планов, которые сами предложили. Давайте проведем службу у Мемориала Джорджа Вашингтона, ведь это служба в честь одного из величайший сынов Америки. Давайте сделаем это в Колизее Лос Анжелеса, в огромной чаше его стадиона. Давайте организуем процессию по улицам Лос Анжелеса. Давайте провезем гроб с его телом по всему пути от города до Неверленда, чтобы фанаты могли выстроиться вдоль улиц и дорог и бросать цветы, как это происходило во время прощания с Ганди и принцессой Дианой. Но эти идеи либо не получали большинства голосов, либо их организация вызывала вопросы. Полиция Лос Анжелеса объявила, что ожидается по меньшей мере два миллиона фанатов, которые заполнят улицы, чтобы почтить его. «Мы никогда раньше не имели дела с чем-либо в таком масштабе», - сказали они. Начальники полиции и шерифы из различных округов собрались в моей гостиной, чтобы обсудить, как будут перекрываться улицы и организована охрана.
Во время горячих дискуссий я взглянул на маму. Сначала показалось, что она чувствовала себя неловко от размаха наших замыслов, и можно было сказать, что она разрывалась между своей верой в то, что восхвалять надо только Иегову, и необходимостью оказать ее сыну всемирное уважение, любовь и память, которую требовала его личность. Она сомневалась, не заходим ли мы слишком далеко. Благослови ее Господь. В ее глазах Майкл всегда был лишь одним из ее девятерых детей, который вырос и добился успеха. Она, как и Майкл, не любила шумихи, когда дело касалось личных событий. И, думаю, для нее было тяжело примирить очень личное, сокровенное горе с немыслимым требованием общественности.
Это была Джанет, которая, встав со своего места, с уважением сказала, что мы сделаем все в большом масштабе, независимо от того, что подумают об этом в Королевском Зале, потому что Майкл принадлежал своим фанатам так же, как принадлежал и нам. Мама, всегда говорившая, что без фанатов не будет и Джексонов, улыбнулась. «Хорошо, хорошо», - сказала она.
«А до публичной церемонии мы проведем нашу закрытую семейную службу как требует вера Свидетелей Иеговы», - заверили мы ее.
«Хорошо, хорошо – я думаю это как то, чего хотел бы Майкл», сказала она – и он действительно хотел бы этого.
Что бы мы ни планировали, невозможно было организовать такую церемонию, на которую смогли бы прийти все фанаты Майкла, поэтому нам пришлось согласиться на трансляцию по телевидению, чтобы ее могли увидеть во всем мире. Когда “AEG” вызвались помочь и предложили провести церемонию в Стейплз Сентре – это до того, как мы узнали обо всем происходившем на репетициях – это показалось нам самым подходящим вариантом для организации всего за такой короткий срок, и как родной дом для Grammy Awards это место было подходящим.
До этого мы провели много дней в Хейвенхёрсте, разбирая и утрясая детали планов и расписаний, и часто собирались в старом кинотеатре Майкла, где первый раз увидели его видео «Триллер». Думаю, это была самая закрытая комната во всем доме. Когда мы наконец-то пришли к согласию, многие были обессилены после всех этих разговоров и замыслов. Был момент, когда мама и Джозеф просто молча сидели рядом где-то посреди этих красных бархатных кресел, и мама не выдержала и сломалась. Мой отец обнял ее, а затем и мы все окружили их и обнялись как семья.
Наконец, Джозеф встал. «Прекратите! Вы все заставляете меня плакать», - сказал он.
Первый раз в нашей жизни мы увидели, как наш отец проявил свои чувства: в его глазах стояли слезы. Это был сильный момент. Джозефу много достается от прессы, которая нападает и критикует его, но Майкл был высокого мнения о нем. Люди забывают, что он тоже человек: и мы не какая-то деловая компания, мы – семья, и он наш отец.
Те дни в конце июня - начале июля пролетели так быстро; я не представляю как мы успели организовать все вовремя и согласовать детали с “AEG”, и всеми друзьями, музыкантами и выступавшими на церемонии. Но вот наступило 7 июля, и мы стояли за кулисами, в последний раз рядом с Майклом, ожидая, когда мы выйдем на сцену перед переполненным залом и телевидением, показывающем нас всему миру: дружные, объединившиеся братья, как и в самом начале всего.
ДО ПУБЛИЧНОЙ ЦЕРЕМОНИИ ПРОЩАНИЯ МЫ ПРОВЕЛИ закрытую семейную церемонию на кладбище Форест Лоун, где мы потом и похоронили Майкла. Я всегда хотел, чтобы Неверленд был его место упокоения, и я летал туда, чтобы подыскать подходящее место. Я нашел площадку недалеко от железнодорожной станции, рядом с вымощенным участком с логотипом ранчо – мальчиком, сидящем не серпе Луны. По моему мнению это было идеальное место для его личного мавзолея, но мама не согласилась на это, возможно, потому что помнила, как решительно Майкл говорил, что никогда больше не вернется туда. И все же Неверленд – это Майкл, его радость и его сказка, и я всегда буду считать, что он должен быть там.
Утром того дня, когда проводилась наша закрытая семейная церемония, мы направились в Форест Лоун в Глендейле, выехав из Хейвенхёрста на кавалькаде машин под эскортом полиции. С воздуха наш кортеж выглядел, наверное, как президентский. Именно тогда я заметил, сколько людей стояли на бульваре Вентура, выказывая свое уважение. А когда мы подъехали к автостраде № 101, ведущей на юг, она была закрыта в обе стороны. Не было видно ни одной двигавшейся машины, ни в одну, ни в другую сторону; а это, как скажет любой житель Лос Анжелеса, настолько редкое явление, какое только может быть. Вот это да, Майкл, ты расчистил дороги.
На церемонии наш кузен и старейшина Королевского Зала, Венделл Хокинс, произнес панегирик, полный положительных и радостных эмоций: он говорил о душе и вечной жизни. Мы закончили церемонию так, как попросила Пэрис. Она хотела услышать, как ее папа поет песню «Gone To Soon», и когда из динамиков раздался голос Майкла, я понял, что в нашей душе он был с нами, и останется с нами навсегда.
ПРИ ПРОВЕДЕНИИ ПУБЛИЧНОЙ ЦЕРЕМОНИИ ПРОЩАНИЯ в Стейплз Сентре имела значение каждая деталь. Братья были в похожих костюмах, белых сорочках, галстуках золотого цвета и с красной розой, воткнутой в верхний левый карман пиджака, что соответствовало и подчеркивало букет красных роз, лежащий на гробе Майкле. Гроб доставили из Индианы. Мы заняли свои места по обе стороны от него, на каждом была одна, покрытая блестками перчатка. Вывезти его гроб на тележке на сцену – это был наш самый наполненный гордость, самый печальный, абсолютно сюрреалистический, и все же самый почетный момент. После всего, что бросали в его адрес, и что о нем говорили, это было то величие и достоинство, которое он заслуживал. Я стоял напротив Рэнди спереди гроба, Джеки стоял за мной, Марлон по другую сторону посередине, а Тито поддерживал дальний конец гроба вместе с двумя несущими гроб представителям похоронной компании. Затем мы услышали сигнал: хор религиозной музыки, стоявший под проектируемым изображением окон церкви, пропускающих солнечные лучи, запел “We Are Born To See The King:” (Мы родились, чтобы встретиться с Королем). Когда мы двинулись, я посмотрел вперед и увидел предназначенное для нас место: пятно света, где мы должны были поставить гроб на приподнятую над полом платформу, вокруг которой со всех сторон были цветы. Я продолжал смотреть на это пятно света, и когда мы появились перед публикой, возгласы и аплодисменты приветствовали нашего брата. Вспышки ламп и прожекторов запрыгали по местам в партере, по всем верхним ярусам и специальным номерам для высокопоставленных персон.
На сцену вышел г-н Горди, чтобы произнести первый панегирик и отдать дань восхищения своему «непревзойденному ученику» университета Мотаун. Пока выступали многочисленные друзья и артисты, я думал, что все почувствовали душу Майкла, наполнившую зал, и пока все вспоминали «Билли Джин», «Триллер» и его лунную походку, я улыбнулся, вспомнив маленького мальчика, продевшего карандаш через две коробки из-под печенья Quaker Oats, и который спел песню Climb Ev’ry Mountain, заставив весь школьный зал вскочить на ноги. Слава и богатство не изменили его душу, они изменили лишь отношение к нему людей. Он оставил после себя столько великих поступков, превосходящих ту суперзвезду, которой он был, и он сделал то, что должен сделать каждый из нас: он жил по своей правде и принципам, невзирая на то, что про него говорили, и всегда оставаясь добрым, верил в Бога. Я услышал мамин голос из нашего детства, спрашивающий: «С Майклом все в порядке?» Да, мама, с Майклом теперь все в порядке. Ему сейчас лучше, чем когда-либо.
До начала концертов This Is It Майкл планировал посетить Виви, Швейцария, и провести там время с семье Чарли Чаплина. Он хотел взять с собой Принса, Пэрис и Бланкета, чтобы показать им все, связанное с легендой, вдохновлявшей его. Никто не любил песню Smile, написанную Чаплиным, так, как ее любил Майкл. Наша семья решила, что никто из нас не будет выступать на прощально церемонии; но Майкл и я побывали в Виви в разное время, и мы оба были в восторге от впечатлений, и потому я сказал маме: «Я знаю, мы договорились не выступать, но я просто должен сделать это…».
«Малыш, если ты хочешь сделать что-либо для Майкла, то сейчас самое время», - ответила она.
На репетициях я держался. Но когда надо было выступать на сцене, было не так легко, возможно, потому что все происходящее было переполнено эмоциями. Но за кулисами кто-то казал мне, что на экране за мной будет изображение Майкла, с широко распахнутыми руками и улыбкой на лице. Я буду петь в его тени, стоя перед его гробом, и должен был заставить его испытывать гордость. Я терпеть не могу микрофоны, которые вставляются в уши, и обычно избегаю использовать их во время выступлений, но в тот раз они у меня были – поэтому, исполняя первую строчку, я знал, что что-то было отключено: музыка в моих ушах все время прерывалась, как у мобильного телефона с плохой связью. Поэтому я на долю секунды посмотрел в сторону и прижал руку к уху. Я не знал, что в зале музыка не звучала, звучал только мой голос – я случайно начал петь акапелла, но затем заиграл оркестр, пока запись трека не был налажена. Я был так взволнован, что забыл часть слов; но нас всегда учили продолжать, несмотря ни на что, и я взял себя в руки и закончил песню. И когда публика аплодировала, а я положил розу на гроб Майкла, я с особой остротой осознал реальность: это был последний раз, когда мы вместе были на сцене. Во времена Джексон 5 он всегда говорил, что привык смотреть налево от себя и видеть там меня. И сейчас, когда мои братья и я поем свои или его песни, это успокаивает нас. Это не может заполнить пустоту, но мы чувствуем себя рядом с ним.
ПОСЛЕ ТОГО, КАК БЫЛ ВЫПОЛНЕН ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДОЛГ, и состоялись похороны, на которых присутствовала только семья, маме нужно было по-своему почувствовать свою близость к Майклу. Она собрала вещи и сказала нам, что возвращается в Гэри, чтобы пожить какое-то время в доме на Джексон Стрит 2300. Никто из нас не поехал с ней; она хотела побыть одна. Когда я позвонил ей на той же неделе, она говорила так спокойно. «Я нашла утешение», - объяснила она. – «Я слышу, как он бегает по дому и играет, как в детстве; я слышу его смех». Она прожила в старом доме больше месяца; в доме, наполненном воспоминаниями. Но в то же время она и слегка заволновалась, когда, выглядывая из окна на Джексон стрит, заметила, что все больше и больше людей останавливают свои машины перед домом, чтобы сфотографировать его. «Мне надо привести этот дом в порядок… Мы не можем допустить, чтобы он так выглядел, если сюда будут приезжать люди» - сказал она. И угадайте что? Она позаботилась о том, чтобы его покрасили, и он вновь стал выглядеть чистым. Когда она рассказал мне об этом, я услышал смех Майкла.
Я также не смог сдержать улыбки, когда она рассказала мне, что та самая груда кирпичей все еще лежит на заднем дворе по прошествии всех этих лет. Я попросил ее привезти мне один кирпич на память. Если бы не эти проклятые кирпичи, мы не стали бы такими перфекционистами, какими были, объяснил я ей. Те кирпичи были уроком на всю жизнь. Я храню это вещественное напоминание до сего дня – а в голове у меня всегда звучит голос Майкла, спрашивающий: «Помнишь кирпичи?».
Когда мама уже вернулась в Лос Анжелес, она случайно нашла утерянное стихотворение Майкла, написанное где-то в 90-х годах и вновь обнаруженное в 2011. Он как-будто указал ей на свои собственные слова, спустя два года, как его не стало, чтобы они утешили ее сейчас. Вот что он написал – карандашом, на бумаге желтого цвета из блокнота – и она хранит его слова как сокровище:
Отражение маминого сердца
в блеске глаз ее детей
Каждая ее эмоция и чувство – где-то
в характере ее детей.
Замечательные люди – вот какими сделала
их мама.
Почему моя мама плачет?
Это слезы счастья или горя?
О, пожалуйста, Господь, пусть
это будут счастливые слезы
Весь мой успех - это результат того,
что я хотел, чтобы мама гордилась,
хотел заслужить ее улыбку или одобрение.
В ЯНВАРЕ 2011 ГОДА ХАЛИМА И Я путешествовали по Сенегалу, где навещали старых друзей. Однажды мы приехали в деревню в трех часах езды от города, затерявшуюся в пыльной глуши, где люди жили в глиняных хижинах, и где не было воды, электричества, не было ничего. Одновременно с нами туда приехал мужчина, привезший на телеге воду в желтых канистрах – так осуществлялось водоснабжение деревни. Но детишки бежали не за его телегой, а за нами. Десятки детей бежали рядом с нашей машиной. Махали нам руками и смеялись. В тот день я узнал многое: эти люди были счастливы и полны радости без материальных ценностей и ожиданий, что что-то произойдет. Очевидно, они мало знали о внешнем мире, но у них была их община, соседи и семья, и это все, что имело значение. Для них я был просто еще один чернокожий человек, но хорошо одетый и приехавший из Америки. Меня зовут Джермейн, мою жену зовут Халима – так нас представили.
Нас пригласили в хижину, где мы познакомились с деревенским мудрецом: 97-летним стариком с высохшим сморщенным лицом и клочками седых волос на голове. Его звали Валиф; двигался он очень медленно, но он был главой деревни, и все, что он говорил, выполнялось. Мы вступили в это крошечное жилище: с бетонным полом и матрасом на деревянной раме, четырьмя столбами по углам и москитной сеткой. В хижину залетали мухи, но старик и его два престарелых друга сидели спокойно. Он взял мою руку и пригласил сесть. Он посмотрел на мою ладонь и сказал, что я проживу долгую жизнь; затем, изучая каждую линию моей ладони, он произнес молитву. Затем достал из-под кровати кастрюлю, смешал в ней содержимое четырех пластиковых бутылок с каким-то маслом и песком, и начал втирать эту смесь в мое лицо и волосы. Вообще-то никто никогда не касается моих волос – никто – но этому человеку я позволил сделать это, потому что не почувствовал абсолютно ничего негативного, пока он, закрыв глаза, тихо бормотал слова. «Что он говорит?» - спросил я Карима, нашего друга, привезшего нас в деревню.
«Он благословляет тебя и желает тебе хорошего и безопасного продолжения путешествия» - ответил тот мне.
Халима, просто из любопытства, наугад сказала: «Спроси Валифа, слышал ли он когда-нибудь о Бараке Обама».
Выражение лица Валифа не изменилось и он не пошелохнулся.
«Спроси его, слышал ли он когда-нибудь о Майкле Джексоне», - попросила она.
Карим перевел вопрос на их язык, и старик закивал головой и что-то сказал. «Да! Он знает Майкла Джексона».
«Подожди», - сказал я. – «Он слышал о моем брате? Откуда?»
Мудрец убрал руки с моей головы, сложил их как в молитве и произнес два слова по-английски: «Майкл… Джексон».
Его друзья, сидевшие по обе стороны от него, тоже закивали, и один из них задал Кариму вопрос.
«Да!» - ответил тот. – «Это брат Майкла Джексона».
При этих словах, подросток, стоявший около входа, быстро убежал куда-то. Спустя несколько минут я услышал громкую болтовню взволнованных детей, прыгавших от возбуждения. Когда я вышел наружу, их было человек пятьдесят, и все больше и больше набегало из-за хижин и толпилось вокруг меня. Они начали выкрикивать имя моего брата: «МАЙКЛ ДЖЕКСОН! МАЙКЛ ДЖЕКСОН! МАЙКЛ ДЖЕКСОН!» Как могло случиться, что они знали о нем, в таком удаленном от современного мира месте, без телевизора? Карим объяснил, что иногда они садятся вокруг старого потрескивающего радиоприемника и слушают его.
Мои глаза наполнились слезами: это была такая невинность и чистота – то что было главным для Майкла, что он ценил больше всего, и он проникнул и затронул самые примитивные, самые отдаленные места. Это потрясло и восхитило меня, потому что у этих людей не было никаких предвзятых мыслей, которые запятнали бы его в их глазах. Они знали Майкла только как удивительного, потрясающего человека, артиста – и именно так мир должен помнить о нем; это то, чего он заслуживает.
Я сел писать эту книгу спустя две недели после той поездки, ибо для меня важно, чтобы люди во все мире понимали, кем был Майкл, каково его наследие и как он провел время на земле. Ничто не могло побудить меня написать книгу больше, чем эта поездка в деревню, где мне не надо было ни объяснять кто он, ни защищать его. Эти африканские дети уже знали его имя, и когда они слышали его, их лица освещались внутренним светом.
Халима бросила мне пакет с конфетами, и я стал раздавать их, стоя посреди этой шумной толпы. Поразительно, какую радость может доставить конфета. Я вспомнил Майкла, стоящего около забора в нашем дворе в Гэри и раздающего конфеты соседским детям, которым не так повезло. И теперь я был здесь, в африканской деревне, которая была прекрасным примером того, что было главным делом его жизни; окруженный детьми из его песни “We Are The World”, которые дарили только любовь, и радость освещала их лица, когда они кричали: «МАЙКЛ ДЖЕКСОН! МАЙКЛ ДЖЕКСОН!»
Это влияние достигнутого им.
Это его наследие.
Это мой брат.
http://my.mail.ru/community/korolofpop/journal
спасибо
"Самая лучшая одежда для женщины — это объятия любящего ее мужчины." Ив Сен-Лоран
|
| |
| |
| ната | Дата: Вторник, 01.10.2013, 20:29 | Сообщение # 76 |
Новосибирск
|
"Самая лучшая одежда для женщины — это объятия любящего ее мужчины." Ив Сен-Лоран
|
| |
| |
|
